Перейти к содержимому

 

Фото

Дневник Воспоминаний


  • Чтобы отвечать, сперва войдите на форум
Нет ответов

#1 В.Юрковец

В.Юрковец

    Advanced Member

  • Administrators
  • 1 417 сообщений

Опубликовано 21 Июнь 2019 - 13:19

Вертолёт Ми-8 сделал круг над базой, контрастно отобразив в иллюминаторе сначала яркое солнце над тёмной гористой тайгой к западу от низкого перевала, а затем - белоснежную сверху облачность на востоке, приползшую с моря - с залива Николая. Вертолёт нырнул в облако, сразу ставшее серым, быстро проскочил его и приземлился на вертолётной площадке Джапинской геологоразведочной партии. Был конец июня. Мы со спальниками, аппаратурой и рюкзаками выбрались из вертолёта, который тут же улетел. Слева – солнце, справа – густая хмарь над уходящим вверх пологим склоном. Повеяло какой-то не прохладой даже, а вызывающим озноб в наших ещё не адаптировавшихся телах холодом только-только начинающегося северного лета.

 

Это было началом моего первого полевого сезона после окончания в 1975 году третьего курса Геологического факультета Дальневосточного политехнического института во Владивостоке. До этого у нас были только студенческие практики, на которых мы знакомились с профессией и приобретали необходимые навыки будущей работы.

 

Принят я был на должность техника-геофизика с окладом сто пять рублей, не считая «полевых» и северного коэффициента, вместе с которыми выходило что-то около двухсот рублей в месяц. В подчинении у меня находился рабочий 3 разряда Димка, который прилетел вместе со мной. Ещё с нами (или, вернее, мы с ним) прилетел главный геолог Джапинской партии Кайдалов Виктор Алексеевич.

 

А до этого мы около двух недель ожидали борта в селе Красное, где базировалась Нижнеамурская геологоразведочная экспедиция Дальневосточного территориального геологического управления, куда мы были распределены после окончания учебного года. Ждать так долго пришлось из-за нелётной погоды, которая попеременно случалась то в пункте отправки – аэропорту Николаевска-на-Амуре, то на заливе Николая, где располагалась полевая база Джапинской партии. Эта «климатическая рассогласованность» сыграла с нами злую, переполненную полевой романтикой, шутку в конце сезона, оставив два наших съёмочных отряда почти на месяц без продуктов и возможности выбраться на большую землю.

 

А ещё раньше был полный ярких впечатлений рейс на пассажирском теплоходе из Хабаровска в Николаевск-на-Амуре, недалеко от которого и располагается село Красное. Во время рейса стояла хорошая погода, и мы часами просиживали в креслах на верхней палубе, разглядывая постоянно меняющиеся ландшафты бесконечно многообразной мощной реки. Мы – это трое студентов-сокурсников. Кроме меня - ещё Сергей Василенко и Мишка Карпенко, с которыми я учился в одной группе. Только один раз нас прогнала с палубы гроза с ливнем. В один из дней она белой стеной, перегородив Амур, двигалась прямо навстречу теплоходу с востока – с устья. Выдерживая характер, мы досидели в своих креслах до первых редких и очень крупных капель, которые тут же сменились потоком воды с неба. Поток сопровождался жутким ветром.  Быстро вскочив, мы рванули вдоль борта в ближайшее помещение, стараясь успеть до двери раньше подхваченных вихрем тяжёлых деревянных кресел, в которых мы только что сидели. Мы успели – удары скользящих по мокрой палубе кресел пришлись в переборку в конце открытой части палубы.

 

Обедали мы в ресторане, тогда это было относительно недорого, особенно если учесть, что ничего крепче чая мы не употребляли, не курили и вообще были спортивными и сдержанными в потреблении молодыми людьми. Так совпало, что в ходе нашего рейса наступил день Всесоюзного голосования за уже не помню кого и в какие органы, но в любом случае за «блок коммунистов и беспартийных». Теплоход причалил к украшенному кумачом селу Троицкое, которое расположилось на высоком правом берегу Амура. Мы сошли по сходням с теплохода прямо на прибрежный песок, затем поднялись по обрыву в село и добросовестно исполнили, как тогда говорили, «свой гражданский долг».

 

В Николаевск прибыли очень рано, город ещё спал и общественный транспорт поэтому не работал. Пару часов побродили по набережной, осмотрели достопримечательности, главным из которых был памятник Геннадию Невельскому, очень похожий на уменьшенную копию памятника ему же во Владивостоке. В жидких утренних сумерках сфотографировались у пушчонки, поставленной перед ним, и, дождавшись автобуса, уехали в село Красное, к месту своего распределения.

 

В экспедиции нас раскидали в разные партии. Но сначала опять было распределение. Одно место было на геологическую съёмку, куда каждый из нас очень хотел попасть. Дело в том, что съёмка - самый интересный вид работ в геологии. Это место мы разыграли по жребию. Попал на съёмку я, за что благодарен жребию до сих пор. Как оказалось, это был самый романтичный, переполненный яркими событиями полевой сезон за всю мою многолетнюю геологическую жизнь, прерванную в конце восьмидесятых горбачёвской перестройкой. В которой, к слову сказать, геология пострадала первой – профессия редкая, народ рассеян по полевым партиям, «качать права» не перед кем – начальство далеко и у него те же проблемы. А потому геологи раньше других оказались на улице. Поставленные во власть гайдарочубайсы нас, по-видимому, первым перестали финансировать.

 

В полях мне предстояло выполнять магниторазведочные работы. На складе мне был выдан магнитометр М-27 с треногой, спальник и спецодежда – энцефалитка и геологический костюм. Плюс болотные сапоги – универсальная для всех, от гор до болот, условий геологическая обувь. Главный геофизик экспедиции проверил мои знания и навыки работы с магнитометром, затем написал техническое задание на производство полевых работ, согласно которому я должен был пройти магниторазведочными маршрутами вдоль всех горных линий, заложенных в структурных и поисковых целях, а также выполнить съёмку тех участков, где геологами будут выявлены вулканогенные образования. Благодаря этому я побывал почти во всех полевых отрядах Джапинской партии, которые зачастую находились во многих десятках километров друг от друга. Добирались мы туда с Димкой то пешком, то на вертолёте, то с помощью вьючного транспорта – лошадей, которые возили нашу поклажу.

 

На базе нас поставили на котловое довольствие и вписали в тетрадь личного забора, в которую каждый сам вносил то, что он брал на продуктовом складе для индивидуального потребления. Тетрадь эта с привязанным на шнурке карандашом обычно находилась на продуктовом складе. Постановка на котловое довольствие означает, что отныне повар партии станет крестиком отмечать в своей тетради все наши завтраки и ужины, чтобы затем расписать котловые затраты на всех пропорционально количеству крестиков. Обедали, как правило, в середине маршрута сухим пайком с чаем, заваренным на костре. Или всё в той же столовой, если была непогода, в которую ходить в маршруты нельзя. В такую непогоду все коротали время в палатках, занимаясь личными делами. Или игрой в карты на интерес, как правило, приносимый из продуктового склада под личный забор. Некоторые энтузиасты, несмотря на непогоду, выбирались на рыбалку или охоту, которые, как известно, пуще неволи. Или просто отдыхали, валяясь на спальнике с книгой или роман-газетой. Обед в непогоду также готовился на всех в общей столовой. Вне базы - в полевых отрядах и бригадах пищу для общих завтраков, обедов и ужинов готовил все по очереди, а за котловыми затратами и личным забором следил начальник отряда.

Дел, впрочем, хватало и в непогоду – нужно было заниматься камеральной обработкой полученных данных, для чего обычно ставилась отдельная шатровая палатка из тяжёлого армейского брезента. Кроме того, постоянной заботой была заготовка дров для печки, которая имелась в каждой палатке. Ночи на севере холодные, а в затяжные дожди, которые на Дальнем востоке не редкость, а также в осенние холода и с наступлением отрицательных температур топить в палатке нужно было сутками.

 

Рабочие будни, начисто лишённые романтики, начались на следующий же день. Первая горная линия была заложена в непосредственной близости от базы партии. Соорудив КП (контрольный пункт) в отдалении от всех возможных источников возмущения естественного магнитного поля, нарисовав кроки точной его привязки на местности и взяв утренний отсчет, мы вышли в свой первый маршрут.

 

В рутинной добыче «первичного материала», как в геофизике зовутся цифры измерений, сделанных в ходе маршрута, нет ничего интересного. Всё, что необходимо - это скрупулёзно, чтобы работа не ушла в брак, соблюдая различные требования и правила, передвигаться по тайге и брать отсчёты по прибору. В магнитометрии в те времена – до появления квантовых и протонных магнитометров - это означало установить прибор в точке сети, которая на съёмке определялась и фиксировалась на карте с помощью шагомера. Затем прибор ориентировался в нужном направлении, определённом по результатам круговых измерений – в том секторе, где показания прибора не зависели от азимута. Далее нужно было вывести уровни в центральные положения, поворотом специальной ручки снять чувствительную систему с арретира-фиксатора, произвести отсчёт, оперируя грубым и тонким компенсаторами, записать его в журнал вместе с текущим временем, снова зафиксировать хрупкую чувствительную систему, висящую на кварцевой нити-подвеске, и идти на следующую точку. И так - весь световой день, как это принято в геологии. К этому нужно добавить полное бездорожье, резко пересечённую местность, мошку и клещей, заставляющих почти весь сезон находиться в глухой одежде, и картина станет совсем не романтичной. Чисто механическая работа, требующая не только сосредоточенности, но и выносливости, т.к. вместе с подходами и отходами проходить иногда случается десятки километров в день, на каждом шагу выбирая место, куда и как поставить ногу. Последнее, впрочем, быстро становится автоматическим навыком, а у опытных таёжников даже искусством. Всегда приятно видеть ходкого полевика, с недоступной для обычного человека скоростью и сноровкой передвигающегося по заваленной валежником и густо заросшей подлеском дальневосточной тайге.

 

Целью магниторазведки является картирование магнитного поля, морфология и интенсивность которого зависят от наличия «аномалеобразующих объектов» - магнитных неоднородностей в геологическом строении исследуемой территории. В тот полевой сезон измеренное в маршруте поле чаще всего оказывалось ровным, без возмущений, т.к. на площади были развиты в основном слабомагнитные юрские осадочные отложения, малоконтрастные по магнитным свойствам. Однако даже такое ровное поле было полезной информацией, означавшей, что магнитовозмущающих геологических объектов, с которыми может быть связано, например, золотое оруденение, на данной территории нет.

 

Про мошку следует сказать особо. Представлена она на Дальнем Востоке обычным комаром, которого больше всего в равнинной Якутии, а также мокрецом и т.н. «белоножкой», которые больше распространены в горах. Обилие комара в Якутии в некоторые периоды даже мешает нормально дышать в маршруте. Но он вполне привычен среднестатистическому россиянину – от него не бывает аллергий и чесотки, чего не скажешь, например, о мокреце и, особенно, белоножке – хищной насекомой твари, дырявящей кожу в тех местах, где её труднее всего достать: в сапогах и под резинками на рукавах одежды. Открытые участки тела белоножка не трогает. Размер «перфоратора» у белоножки превышает миллиметр, но её укус безболезнен из-за обезболивающего, которое она, как и клещ, впрыскивает в ранку. Зато потом из ранки ещё долго сочится кровь, и место укуса невыносимо чешется. А у некоторых  опухает не меньше, чем от жала осы или пчелы.

 

Вспоминается один пострадавший  от белоножки на центральном Сихотэ-Алине. Это был чрезвычайно конфликтный и капризный водитель ГАЗ-63 - двухосного колёсного вездехода, сделанного на базе легенды отечественного автопрома – автомашины ГАЗ-51. Прежде чем куда-то поехать по рабочим делам, его всегда приходилось долго уговаривать. Он был единственным водителем на всю партию и подчинён непосредственно начальнику, которого организационные дела задерживали в управлении. Зарплата водителя от пробега не зависела, поэтому он при любой возможности старался отлынивать от работы по любому поводу и без повода. Водитель этот был горластым малым с уголовным прошлым, весь в наколках и постоянно держал хамоватое выражение на лице. И вот как-то это самое лицо белоножка укусила в верхнюю губу. У невезучего водителя оказалась аллергия и верхняя губа через какое-то время увеличилась в объёме в несколько раз, придав его физиономии уже не просто хамоватое, а гипертрофированно наглое и одновременно жутко комичное выражение. На следующий день такая же мелкая тварь укусила его и в нижнюю губу, которая быстро догнала в размерах верхнюю, сделав губы доминирующим элементом не только лица, но и всего облика несчастного водителя. Несмотря на обретение столь внушительного вида, качать права и, даже есть, ему стало затруднительно, поэтому некоторое время отряд, к которому он был прикомандирован, проработал спокойно. Окончание проблемы с опухшими губами совпало с прибытием на базу начальника партии Назарова, который пока ещё не знал скандального характера нашего пострадавшего. Назаров на следующее после прибытия утро запросто - как будто так и надо! - отдал распоряжение водителю подать машину для заброски электроразведочной бригады в верховья ручья, откуда ей предстояло начать продолжительный маршрут по водоразделу главного хребта. Водитель, уже отвоевавший особое к себе отношение и накопивший за время вынужденного молчания значительные запасы стервозности, в грубой даже для него манере отказался выполнять распоряжение начальства, сославшись на то, что - выражаясь нормальным языком - туда очень непросто проехать. Но не рассчитал последствий. В последовавшей скоротечной, но чрезвычайно интенсивной аудиосхватке был побеждён более мощным на горло начальником партии, лишён главного символа своей власти – ключей от машины, и немедленно уволен со своей синекуры. Умел наш начальник решать вопросы без лишней бюрократической волокиты. Свергнутый со своего пьедестала и опозоренный перед всем народом водитель потом ходил по палаткам и безуспешно искал сочувствия. Хамоватое выражение исчезло с его лица.

 

Меня, помню, тогда сильно удивило, как быстро может измениться человек, даже внешне, если у него всего лишь забрать ключи от машины.

 

Мошка в мой первый полевой сезон донимала нас как обычно - жалила лицо и руки, мешая сосредоточиться и качественно взять отсчёт. Многие в полях пользуются репеллентами, среди которых тогда были распространены жидкость от комаров «Дэта» и диметилфталат. Я же, глядя на аборигенов-нанайцев, решил выработать в себе привычку так же, как и они, не реагировать на эту напасть полевой жизни. Продержался я несколько лет - до 1981 года, когда мне пришлось осваивать новый пешеходный вариант фазовых измерений в методе вызванной поляризации. За новой аппаратурой я сам летал в Алма-Ату зимой 1980 года, когда уже после окончания института работал в Комсомолькой геофизической партии всё того же ДВТГУ. Управление к тому времени сменило название и стало объединением «Дальгеология». В Алма-Ате тогда было мощное производство современной электроники, в том числе и геофизической. Индукционные методы, к которым относился и мой новый тогда вариант, очень чувствительны к движению и всякому колебанию. Поэтому во время взятия отсчёта нужно было около минуты вообще не шевелиться, чтобы не измерить помеху вместо полезного сигнала. С облепленными гнусом руками и лицом сделать это было практически невозможно, и мне пришлось сдаться – я, как и все нормальные люди, начал пользоваться «Дэтой».

 

В Алма-Ате, к слову сказать, уже в 1980 году ощущались будущие проблемы русскоязычного населения Средней Азии. Частым явлением были межнациональные конфликты в очередях, в общественных местах – везде, где казахи численно превосходили русских. Хорошо помню один эпизод, впрочем, вполне безобидный. У городского автовокзала, на площади в числе аттракционов был силомер, выполненные в виде рогов быка с круговой шкалой в килограммах, на которой в порядке увеличения силы были нарисованы ребёнок, женщина, мужчина с бородой и в самом конце шкалы – бык. И русские, и казахи друг перед другом демонстрировали там свою мощь. Решил поучаствовать в этом соревновании и я, поскольку считал себя не слабым человеком. Заплатил таксу – пять копеек, и не совсем ловко, т.к. раньше этого никогда не пробовал, сжал рога. Стрелка остановилась на женщине. Все радостно заржали, а я получил мощнейший удар по своему самолюбию. Что-то во мне дико взыграло, я опять занял очередь, молча заплатил пять копеек и, не чувствуя рук, сжал рога так, что стрелка проскочила быка, пошла на второй круг и остановились у мужчины с бородой. Сам не знаю, как у меня это получилось. На этот раз все потрясённо замолчали. Кто-то предложил мне повторить, и народ даже начал настаивать, но я благоразумно не стал этого делать, предложив сначала кому-нибудь побить мой рекорд. Желающих не нашлось, мало того - народ, собравшийся у силомера, заскучал и стал расходиться, оставив на какое-то время его обслугу без заработка. Рядом с рогами находился ещё один примечательный объект – ретроавтомобиль, за рулём которого за три рубля каждый мог сфотографироваться и через пару дней получить цветную фотографию. Образцы удачных фотографий можно было видеть рядом на рекламном стенде. Уезжающим фотограф предлагал поверить ему на слово, что он обязательно пришлёт фотографии по тому адресу, который укажет клиент. Я ему поверил и чрезвычайно довольный своей победой сфотографировался. Цветная фотография приличного качества действительно через пару недель, когда я уже забыл об этом, пришла в конверте в Комсомольскую геофизическую партию, где произвела на наших геофизических девчонок сильное впечатление.

 

 

 

В первый день мы сделали мало. Мне ещё не приходилось устанавливать прибор там, где не было ни дороги, ни просеки, ни хотя бы тропы. Но опыт – дело наживное, и за неделю мы освоились с новыми для нас условиями и где-то в течение месяца  отработали все ближние к базе партии горные линии. В том числе и поисковую на рудное золото, которая находилась недалеко.

 

Подход к ней был около пяти километров, протяжённость её была небольшой, но отработать её за один день не получилось из-за самой настоящей золотой лихорадки, которая неожиданно охватила меня там. Когда мы прибыли на этот участок в сопровождении геолога-съёмщика, начальника отряда Мареичева в лагере, как мы договорились  по рации, не было. Мы согрели чаю, попили его с тем, что нашли на общем столе, и стали ждать. Около ручья я заметил лоток для промывки породы, рядом с ним лопату и попросил сопровождавшего нас геолога показать, как отмывается шлиховая проба. Геолог от нечего делать согласился и всё мне показал, подробно объясняя смысл всей последовательности действий. Лопатой, стоявшей рядом, нагрузил в лоток песчано-галечной смеси с русловой части, пропустил через лоток воду, отмучивая пробу от глины, выбрал и выкинул крупную гальку, предварительно ополоснув её водой над лотком, и затем показал, как производится собственно отмывка. В результате на дне лотка в специальной канавке остался шлих, состоящий преимущественно из чёрного магнетита и мелких блёсток золота, называемых «знаками». Среди знаков оказались и два очень мелких самородка - то, что, в отличие от знаков, называется «весовым золотом». При виде золота во мне что-то «перемкнуло», я взял лоток и лопату и приступил к отмывке проб сам. То, что в меня вселился какой-то бес, я старался не показывать – мне было стыдно за свой азарт, который я, однако, скоро совсем перестал контролировать. Лихорадка длилась примерно час-полтора, пока я не заметил, что потерял часы. То ли слетели с руки, то ли я их сам снял и куда-то положил – этого я не мог вспомнить. Лихорадка тут же прошла, и наступило эмоциональное похмелье, которое, впрочем, было недолгим. Но в результате у меня образовался замечательный образец – около полстакана шлиха с приличным количеством весового золота. Потом я им несколько раз делился в обмен на другие образцы, которые студенты всегда привозят со своих практик. Не помню уже, на что я поменял последнюю часть, но хорошо помню, из-за чего это произошло - один их моих сокурсников привёз как-то с практики ещё более шикарный шлих с крупным весовым золотом, в результате чего мой шлих в моих глазах потерял всякую ценность.

 

Горную линию мы отработали на следующий день.

 

После отработки горных линий мы начали самостоятельно маршрутить в окрестностях Турчика. Первый съёмочный маршрут нарисовал на выданной мне карте-пятидесятке главный геолог партии – Кайдалов. До этого у меня не было опыта проведения маршрутов. Геодезию мы, конечно, изучали, где запад-восток на карте знали, благодаря очень сильному преподаванию этого предмета в нашем институте. Но вот в самостоятельные маршруты ещё не ходили. Поэтому само возвращение на базу в тот день было самым главным нашим с Димкой достижением.

 

Перво-наперво, что я «накосячил» в начале - неправильно сориентировал карту на местности. Обычная ошибка начинающего. В результате север карты у меня стал смотреть на запад, а азимут, который я с помощью геологического компаса снял с линии нарисованного Кайдаловым маршрута, отличался от нужного на девяносто градусов. Разумеется, когда мы начали рабочий ход, ситуация на местности с каждой точкой начала всё больше различаться от того, что на этой карте было нарисовано. И чем дальше – тем более вопиюще. Странным было и то, что шум работающего у старателей трактора стал от нас удаляться, хотя всё время должен был оставаться слева. Когда же мы уткнулись в ручей в том месте, где на карте была нарисована гора, а шум трактора стал совсем не слышен, у меня, наконец, сложилось твёрдое убеждение, что мы идём не туда, куда надо. Моё нелёгкое положение дополнительно усугублял Димка – он мог обо всём догадаться. Поэтому на ручье я объявил обед, и пока Димка разводил костёр и грел тушёнку, вернулся немного назад, где был ещё слышен трактор старателей, и по его шуму попробовал сориентироваться. По всему выходило, что мы движемся не на юг карты, как следовало, а на её восток. Поскольку трактор работал как раз там, где наш маршрут, сделав петлю, должен  был завершиться, я после обеда скорректировал направление так, чтобы мы пошли ему навстречу. Честно говоря, я плюнул на карту и азимут, а также на всю геодезию с топографией в целом, и просто пошёл на звук. Точку, где мы выбрались на участок старателей я уже смог привязать, т.к. знал, где мы теперь находимся. Вечером я попытался положить на карту результаты того, что мы в тот день наработали. В итоге «первый блин», перерисовав маршрут по-своему, я кое-как всё-таки слепил. Никаких открытий он не принёс – всё та же монотонная осадочная толща без малейших признаков магнитных возмущений.  В процессе «лепки» я понял свою ошибку с ориентировкой карты и больше её никогда не повторял.

 

Далее нужно было перебираться в поисковый отряд, находившийся в 20 километрах от базы. Переход занял почти весь световой день, т.к. дороги туда не было, а путь указывали только затёски на деревьях – обычный в полях способ обозначить направление. Иногда затёсок было не видно, и мы теряли направление. В таких случаях приходилось возвращаться к последней затёске и внимательно выглядывать следующую. Добрались мы уже к концу дня из-за чего начальник отряда уже начал волноваться, поскольку был заранее предупреждён о нашем приходе по рации.

 

Здесь нас ждала та же работа, что и в окрестностях базы партии. Вспоминать о ней особо нечего – то же «точкоклепание», как и раньше, без особых результатов, т.к. местная толща и здесь оказалась представлена сплошь осадочными немагнитными породами. Единственная аномалия, которую я зафиксировал тогда, была связана с магнитной бурей и вся работа в тот день ушла в брак.

 

Отряд состоял из начальника отряда, геолога-съёмщика и бригады канавщиков, в которой было несколько человек молодёжи из Белоруссии – «верботы», как тогда называли рабочих разных специальностей, завербованных на комсомольские стройки Дальнего востока. На этих стройках была дикая текучка из-за нерешённости многих жилищных, бытовых и прочих проблем повседневной жизни завербованного люда. Часть из сбежавших устраивалась в геологоразведочные партии на полевой сезон, чтобы заработать на обратную дорогу домой. Такими были и эти парни.

Начальник отряда, забыл его фамилию, каждый вечер собирал в своей палатке компанию для игры в карты на интерес. Играли в «тысячу» на банк, состоявший из четырёх банок сгущёнки, которую каждый игрок приносил с собой с продуктового склада. Я тоже был приглашён и через неделю у нас с Димкой образовался запас сгущёнки, который нам было не съесть. Выигрывал я потому, что не рисковал – играл «на своих», что является основным правилом игры в «тысячу». После образования запаса я стал разнообразить свою игру, и сгущёнка пошла на убыль, частью потому, что мы её ели, частью потому, что я стал проигрывать.

 

В один из дней с продуктовым рейсом на лошадях в отряд прибыла симпатичная студентка Иркутского геологоразведочного техникума Ирка Красникова. Затем я познакомился с её однокурсницами, попавшими в другие отряды – Татьяной Войцеховской и Татьяной Дамбаевой. Между нами завязалась дружба, основой которой, как водится, стал «любовный треугольник» - мне нравилась Ирка Красникова, а я нравился Войцеховской. Танька Дамбаева уже имела жениха – чемпиона Бурятии по боксу, видимо, поэтому за ней никто не ухаживал. После окончания сезона мы еще дней десять все вместе проработали в камералке экспедиции в Красном, копируя из геологических отчётов материалы для будущих курсовых работ. Жили в доме одного из геологов, который тогда ещё не вернулся с полей. Вечером ходили в кино, крутили музыку на его проигрывателе, что-то готовили для себя на его кухне и просто общались. Общаться нам было интересно, поскольку мы к тому времени были уже больше, чем друзья и даже родственники - у нас за плечами был общий полевой сезон на съёмке, со всеми его трудностями и незабываемыми приключениями. Нас объединяла работа, студенчество и полевая романтика, которой мы тогда хватили через край. Приподнятое настроение создавал конец сезона - праздник, который для всякого полевика будет посильнее Нового года, 23 февраля и 8 марта вместе взятых.

 

После этой практики связь между нами не прервалась, ещё года два мы ездили в гости друг к другу, потом какое-то время переписывались. На том всё и закончилось, хотя и дружба, и юношеская влюблённость, и наши светлые воспоминания остались с нами на всю жизнь. Через 37 лет мы списались в «Однокласниках» и восторженно ностальгировали, поскольку вспомнить друг о друге и о себе мы могли только самое светлое, юное и никакою обыденкой ещё не замутнённое.

 

Но тогда, после возвращения на Турчик основные события у нас были ещё впереди. Полевые будни закончились и началась, что называется, «полевая романтика». Началась она с того, что к нашему возвращению на базу из партии уволился каюр – так зовётся профессия погонщика лошадей на съёмке. Увольнение было неожиданным для всех, а потому скандальным. Партия осталась без вьючного транспорта, что было чревато провалом всего полевого сезона. Наше положение осложнялось тем, что лошади разбрелись, и собрать их вместе не было никакой возможности. Руководство экспедиции не придумало ничего лучшего, как временно назначить каюром единственного в партии студента-практиканта. То есть меня. Мудрое распоряжение руководства было передано по рации, а уже я о нём узнал из уст главного геолога. Делать было нечего – неписаный кодекс полевых правил не предполагал отказа, поэтому я пошёл седлать двух не успевших сбежать на волю лошадей, чтобы отвезти продукты в одну их бригад канавщиков.

 

Конечно, с какой стороны можно подходить к лошади, а с какой нельзя, я знал. Знал я даже, что такое вьючное седло, шлея и подпруга, включая уздечку и удила. Но седлать самому мне ещё не приходилось. А дело это по первости оказалось настолько непростым, что, знай я об этом заранее, отказался бы от этой почётной должности под любым предлогом. Во-первых, спаянные с каюром общей работой, его их кормлением и уходом, лошадиный коллектив представлял собой что-то вроде жёсткой семьи со своей устоявшейся внутренней иерархией, о чём я даже не подозревал. Имело значение всё.






0 пользователей читают эту тему

0 пользователей, 0 гостей, 0 скрытых

Copyright © 2024 Академия ДНК-генеалогии. Климатический филиал